Два перевода
Mar. 16th, 2011 12:56 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
lidiampНедавний разговор в комментах с Тамарой ![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
tamara_borisova о переводах стихов украинских поэтов вызвал воспоминания о моём собственном раннем переводческом опыте. Вспомнились два эпизода из школьной жизни - про самый трудный и самый скучный перевод, который я когда-либо делала, и про самый интересный и лёгкий перевод.
В начале 60-х годов была принята третья Программа КПСС, та самая, в которой была заявлена цель – построение коммунизма к 1980 году. На уроках истории нам рассказали об этой светлой перспективе, и я искренне верила всему и радовалась. Из объяснений учительницей я поняла главное: всё станет бесплатным, мороженое ешь – не хочу, в трамвае катайся сколько душе угодно, и даже часовая морская прогулка на катере не будет стоить ни копеечки. А игрушки! книги! аттракционы в парке! А бесплатное кино!
Плохо во всём этом было только одно: до 1980 года надо было ещё жить и жить. К тому же огорчала мысль, что я тогда буду безнадёжно взрослой, а взрослые, как я заметила, равнодушны ко всем этим радостям жизни. Что этих взрослых вообще радует? Нет, я-то такой точно не буду.
В общем, можно сказать, что Программа партии нашла у юного поколения в моём лице полную поддержку и горячее одобрение. Я жила в ожидании и предвкушении коммунизма. Это продолжалось года два, а потом я немного поумнела и кое-что начала понимать.
Но не зря говорят, что за любое удовольствие приходится платить. Коммунизм ещё когда будет, а расплачиваться пришлось тут же. Началось изучение Программы партии. И это был кошмар.
Историю у нас преподавала директриса школы. Бывшая фронтовичка, она сохранила военную выправку, много курила, говорила отрывисто, как будто команды отдавала. Вид у неё был суровый, характер властный, но при всём этом она была добрым, умным и справедливым человеком. Мы уважали, но боялись Елену Прокловну, трепетали, когда она вела пальцем по журналу, решая, кого вызвать к доске, и сидели на её уроках тише воды, ниже травы.
Елена Прокловна дала задание: к следующему уроку выучить первый раздел Программы партии. Не помню, ввели нам дополнительные часы для изучения основополагающего документа партии или пожертвовали уроками истории средних веков, которую мы изучали тогда, в шестом классе, но штудировали мы третью Программу КПСС довольно основательно.
В библиотеки эта брошюра ещё не поступила. Ищите в магазинах, сказали нам. Я взяла у мамы деньги и бросилась искать, но в продаже Программы не было. Наверно, в других школах подобное задание дали раньше, чем нам, и брошюру уже раскупили.
Наконец, в одном из книжных магазинов я нашла Программу, но… на украинском языке. Я обрадовалась, купила её и понеслась домой. Надо было успеть прочитать и выучить целую главу, а дело шло к вечеру.
Но когда я открыла эту брошюру (солидную, надо сказать, сантиметра два толщиной) и начала читать, я обнаружила, что ничего не понимаю. Такого я не ожидала, ведь я уже два года учила украинский язык, без особых трудностей читала тексты в хрестоматии. Но в этой книжке был какой-то другой украинский язык, не тот, с которым я сталкивалась до сих пор. Почти все слова были незнакомыми. Это было, как с известной фразой академика Щербы «Глокая куздра штеко будланула бокра и курдячит бокрёнка». Смотришь и вроде бы ясно, а в то же время ничегошеньки не понятно.
«Виробничих стосункiв», «побутовi вiдмiнностi», «мiрi добробуту», «органiчна сполука», «соцiальний шар»… В глазах рябило от непонятных слов. Особенно поразил меня этот социальный шар. Я представляла себе то воздушный шар с корзиной, плывущий высоко в небе, то снежный шар, который катают дети, лепя снеговика. И непонятно было, какое отношение эти предметы могут иметь к построению коммунизма.
Сначала я пыталась справиться сама, потом пришлось просить о помощи маму. Мама владела украинским чуть лучше меня: немного владела разговорной речью и знала украинские песни. Но в них ничего не говорилось про виробничи стосунки, суспильну самовряднисть и социальный шар.
Мы продирались сквозь текст, как сквозь непролазные и колючие заросли в диких джунглях. Пора было ложиться спать, а мы не перевели ещё и половины заданного текста, а некоторые тёмные места вообще оставались непереведенными. Переведённый текст приходилось записывать, чтобы потом учить, и это замедляло переводческий процесс.
Как не хватало нам тогда словаря! Украинско-русский словарь я так и не смогла приобрести до самого окончания школы. Не было их в продаже в нашем городке.
Мама нервничала, что я поздно лягу спать и не высплюсь. А отец недовольно фыркал, крякал, морщился, время от времени бормотал что-то себе под нос, явно не одобряя наше занятие, и даже сказал: «Да лучше двойку получить, чем…» и под выразительным взглядом мамы оборвал, не закончив, сердитую реплику. Имелось, конечно, в виду: «…чем такую чушь учить», но из осторожности не говорилось. Время от времени, когда совсем уж накипало в душе, папа выскакивал во двор и курил.
Я начинала всхлипывать, когда мама в очередной раз отсылала меня спать. Двойка по истории, а ещё больше – выговор от строгой Елены Прокловны страшили меня, и я готова была сидеть над Программой хоть до утра.
Часам к двенадцати ночи всё было с грехом пополам переведено, прочитано и выучено и я легла спать. Двойки удалось избежать, но муки перевода я запомнила надолго.
А самый лёгкий и самый интересный перевод у меня был с языка, которого я совсем не знала и не изучала ни дня. И, между прочим, обошлась без посторонней помощи.
Я училась в девятом классе. Наш класс был сборным – ребята пришли из разных школ-восьмилеток города. С первых же дней я заметила, что один из мальчиков, Саша К., испытывает ко мне интерес. Такое ведь сразу замечаешь, особенно в пятнадцать лет.
Как все нормальные школьники, на уроках мы с подружкой болтали и перебрасывались записочками с другими одноклассниками. Получила я записку и от Саши. Первая записка была написана то ли цифровым шифром, то ли азбукой Морзе, уже не помню. То и другое расшифровать было пара пустяков, азбуку Морзе я знала наизусть: точка-тире; тире-две точки… Содержание записки было нейтральным: какой-то вопрос о задании по математике.
Следующая записка от него была на непонятном языке и озадачила меня: сплошная восточная вязь. Но когда я пригляделась повнимательнее, в одной из кудрявых загогулин распознала букву Л, а в другой – И. Через каждые две просто загогулины в третьей скрывалась так же витиевато написанная буква. Я прочитала: «Лида, ты хорошая». Саша К. сидел вполоборота на одной из первых парт крайнего ряда и следил за тем, как я расшифровываю его записку. Поняв, что я её прочла, он вопросительно улыбнулся. Я в ответ улыбнулась одобрительно.
Вдохновлённый тем, как я приняла это послание, через день или два Саша прислал третью записку. Я посмотрела и огорчилась: это были стихи на французском языке. Что стихи написаны на французском, я поняла по артиклям, каким-то ещё признакам. Английский я знала, а французский язык от немецкого отличала. Это, несомненно, был французский. Я посмотрела на Сашу с уважением: пишет стихи, да ещё на французском! Наверно, в своей школе изучал этот язык.
Надо было срочно перевести стихи, но как? Мне не терпелось узнать их содержание. Я так волновалась, что даже плохо понимала всё, что говорила учительница. Едва дождалась конца занятий и помчалась домой. Дома у отца был толстый французско-русский словарь, и на него я очень рассчитывала.
Отец был дома, и это усложнило мою задачу. Я ни в коем случае не хотела, чтобы папа узнал про записку от мальчика и видел, что я её перевожу. Я ужасно стеснялась касаться в разговорах с родителями таких предметов, как мои увлечения и взаимоотношения с мальчиками. А как объяснить отцу мой внезапный интерес к французскому языку? Никакой правдоподобной легенды я не сумела придумать и предпочла делать перевод незаметно, тайком от отца.
Отец вышел во двор, и я ринулась на поиски словаря. Нашла я его быстро, утащила в свою комнату и спрятала. Папа вернулся, прошёл в другую комнату, сел за стол. Теперь он не скоро встанет. Замаскировав словарь за стопками учебников и какими-то журналами, я приступила к переводу. Процесс перевода с незнакомого языка шёл на удивление легко, даже вдохновенно. Многих слов я не находила в словаре, но каким-то чутьём понимала, что это, допустим, одна из форм глагола и даже догадывалась, какого именно глагола. Текст не был тёмным, грамматика не пугала, перевод я делала легко, как будто кто-то мне его нашёптывал. В стихах, кажется, воспевались голубые глаза, нежная улыбка и прочие достоинства предмета воздыхания лирического героя, и высказывались пылкие чувства героя. Я чувствовала гордость от того, что мне посвящают такие стихи и что я сумела перевести их. Я была приятно удивлена открытием, что так легко переводить с языка, который совсем не знаешь.
Через несколько лет я увидела это стихотворение в собрании сочинений кого-то из классиков, кажется, Лермонтова. Был там и подстрочник, и я убедилась, что перевод мой был точен.
А Саша через несколько месяцев перевёлся в вечернюю школу, и больше я шифрованных записок не получала.
На этой фотографии нет «шифровальщика» Саши, он ушёл из школы в середине года, а здесь мы после окончания девятого класса. Я стою во втором ряду, третья справа. В нижнем ряду первой справ сидит Таня Ж., с которой мы ходили приглашать актёров фильма «До свидания, мальчики» к нам в класс на «огонёк» (я писала об этом в недавнем посте.) А в том же втором ряду, что и я, третьей слева стоит моя лучшая подруга Лена. Это с ней мы собирали открытки и чуть не ограбили киоск.
tamara_borisova о переводах стихов украинских поэтов вызвал воспоминания о моём собственном раннем переводческом опыте. Вспомнились два эпизода из школьной жизни - про самый трудный и самый скучный перевод, который я когда-либо делала, и про самый интересный и лёгкий перевод.В начале 60-х годов была принята третья Программа КПСС, та самая, в которой была заявлена цель – построение коммунизма к 1980 году. На уроках истории нам рассказали об этой светлой перспективе, и я искренне верила всему и радовалась. Из объяснений учительницей я поняла главное: всё станет бесплатным, мороженое ешь – не хочу, в трамвае катайся сколько душе угодно, и даже часовая морская прогулка на катере не будет стоить ни копеечки. А игрушки! книги! аттракционы в парке! А бесплатное кино!
Плохо во всём этом было только одно: до 1980 года надо было ещё жить и жить. К тому же огорчала мысль, что я тогда буду безнадёжно взрослой, а взрослые, как я заметила, равнодушны ко всем этим радостям жизни. Что этих взрослых вообще радует? Нет, я-то такой точно не буду.
В общем, можно сказать, что Программа партии нашла у юного поколения в моём лице полную поддержку и горячее одобрение. Я жила в ожидании и предвкушении коммунизма. Это продолжалось года два, а потом я немного поумнела и кое-что начала понимать.
Но не зря говорят, что за любое удовольствие приходится платить. Коммунизм ещё когда будет, а расплачиваться пришлось тут же. Началось изучение Программы партии. И это был кошмар.
Историю у нас преподавала директриса школы. Бывшая фронтовичка, она сохранила военную выправку, много курила, говорила отрывисто, как будто команды отдавала. Вид у неё был суровый, характер властный, но при всём этом она была добрым, умным и справедливым человеком. Мы уважали, но боялись Елену Прокловну, трепетали, когда она вела пальцем по журналу, решая, кого вызвать к доске, и сидели на её уроках тише воды, ниже травы.
Елена Прокловна дала задание: к следующему уроку выучить первый раздел Программы партии. Не помню, ввели нам дополнительные часы для изучения основополагающего документа партии или пожертвовали уроками истории средних веков, которую мы изучали тогда, в шестом классе, но штудировали мы третью Программу КПСС довольно основательно.
В библиотеки эта брошюра ещё не поступила. Ищите в магазинах, сказали нам. Я взяла у мамы деньги и бросилась искать, но в продаже Программы не было. Наверно, в других школах подобное задание дали раньше, чем нам, и брошюру уже раскупили.
Наконец, в одном из книжных магазинов я нашла Программу, но… на украинском языке. Я обрадовалась, купила её и понеслась домой. Надо было успеть прочитать и выучить целую главу, а дело шло к вечеру.
Но когда я открыла эту брошюру (солидную, надо сказать, сантиметра два толщиной) и начала читать, я обнаружила, что ничего не понимаю. Такого я не ожидала, ведь я уже два года учила украинский язык, без особых трудностей читала тексты в хрестоматии. Но в этой книжке был какой-то другой украинский язык, не тот, с которым я сталкивалась до сих пор. Почти все слова были незнакомыми. Это было, как с известной фразой академика Щербы «Глокая куздра штеко будланула бокра и курдячит бокрёнка». Смотришь и вроде бы ясно, а в то же время ничегошеньки не понятно.
«Виробничих стосункiв», «побутовi вiдмiнностi», «мiрi добробуту», «органiчна сполука», «соцiальний шар»… В глазах рябило от непонятных слов. Особенно поразил меня этот социальный шар. Я представляла себе то воздушный шар с корзиной, плывущий высоко в небе, то снежный шар, который катают дети, лепя снеговика. И непонятно было, какое отношение эти предметы могут иметь к построению коммунизма.
Сначала я пыталась справиться сама, потом пришлось просить о помощи маму. Мама владела украинским чуть лучше меня: немного владела разговорной речью и знала украинские песни. Но в них ничего не говорилось про виробничи стосунки, суспильну самовряднисть и социальный шар.
Мы продирались сквозь текст, как сквозь непролазные и колючие заросли в диких джунглях. Пора было ложиться спать, а мы не перевели ещё и половины заданного текста, а некоторые тёмные места вообще оставались непереведенными. Переведённый текст приходилось записывать, чтобы потом учить, и это замедляло переводческий процесс.
Как не хватало нам тогда словаря! Украинско-русский словарь я так и не смогла приобрести до самого окончания школы. Не было их в продаже в нашем городке.
Мама нервничала, что я поздно лягу спать и не высплюсь. А отец недовольно фыркал, крякал, морщился, время от времени бормотал что-то себе под нос, явно не одобряя наше занятие, и даже сказал: «Да лучше двойку получить, чем…» и под выразительным взглядом мамы оборвал, не закончив, сердитую реплику. Имелось, конечно, в виду: «…чем такую чушь учить», но из осторожности не говорилось. Время от времени, когда совсем уж накипало в душе, папа выскакивал во двор и курил.
Я начинала всхлипывать, когда мама в очередной раз отсылала меня спать. Двойка по истории, а ещё больше – выговор от строгой Елены Прокловны страшили меня, и я готова была сидеть над Программой хоть до утра.
Часам к двенадцати ночи всё было с грехом пополам переведено, прочитано и выучено и я легла спать. Двойки удалось избежать, но муки перевода я запомнила надолго.
А самый лёгкий и самый интересный перевод у меня был с языка, которого я совсем не знала и не изучала ни дня. И, между прочим, обошлась без посторонней помощи.
Я училась в девятом классе. Наш класс был сборным – ребята пришли из разных школ-восьмилеток города. С первых же дней я заметила, что один из мальчиков, Саша К., испытывает ко мне интерес. Такое ведь сразу замечаешь, особенно в пятнадцать лет.
Как все нормальные школьники, на уроках мы с подружкой болтали и перебрасывались записочками с другими одноклассниками. Получила я записку и от Саши. Первая записка была написана то ли цифровым шифром, то ли азбукой Морзе, уже не помню. То и другое расшифровать было пара пустяков, азбуку Морзе я знала наизусть: точка-тире; тире-две точки… Содержание записки было нейтральным: какой-то вопрос о задании по математике.
Следующая записка от него была на непонятном языке и озадачила меня: сплошная восточная вязь. Но когда я пригляделась повнимательнее, в одной из кудрявых загогулин распознала букву Л, а в другой – И. Через каждые две просто загогулины в третьей скрывалась так же витиевато написанная буква. Я прочитала: «Лида, ты хорошая». Саша К. сидел вполоборота на одной из первых парт крайнего ряда и следил за тем, как я расшифровываю его записку. Поняв, что я её прочла, он вопросительно улыбнулся. Я в ответ улыбнулась одобрительно.
Вдохновлённый тем, как я приняла это послание, через день или два Саша прислал третью записку. Я посмотрела и огорчилась: это были стихи на французском языке. Что стихи написаны на французском, я поняла по артиклям, каким-то ещё признакам. Английский я знала, а французский язык от немецкого отличала. Это, несомненно, был французский. Я посмотрела на Сашу с уважением: пишет стихи, да ещё на французском! Наверно, в своей школе изучал этот язык.
Надо было срочно перевести стихи, но как? Мне не терпелось узнать их содержание. Я так волновалась, что даже плохо понимала всё, что говорила учительница. Едва дождалась конца занятий и помчалась домой. Дома у отца был толстый французско-русский словарь, и на него я очень рассчитывала.
Отец был дома, и это усложнило мою задачу. Я ни в коем случае не хотела, чтобы папа узнал про записку от мальчика и видел, что я её перевожу. Я ужасно стеснялась касаться в разговорах с родителями таких предметов, как мои увлечения и взаимоотношения с мальчиками. А как объяснить отцу мой внезапный интерес к французскому языку? Никакой правдоподобной легенды я не сумела придумать и предпочла делать перевод незаметно, тайком от отца.
Отец вышел во двор, и я ринулась на поиски словаря. Нашла я его быстро, утащила в свою комнату и спрятала. Папа вернулся, прошёл в другую комнату, сел за стол. Теперь он не скоро встанет. Замаскировав словарь за стопками учебников и какими-то журналами, я приступила к переводу. Процесс перевода с незнакомого языка шёл на удивление легко, даже вдохновенно. Многих слов я не находила в словаре, но каким-то чутьём понимала, что это, допустим, одна из форм глагола и даже догадывалась, какого именно глагола. Текст не был тёмным, грамматика не пугала, перевод я делала легко, как будто кто-то мне его нашёптывал. В стихах, кажется, воспевались голубые глаза, нежная улыбка и прочие достоинства предмета воздыхания лирического героя, и высказывались пылкие чувства героя. Я чувствовала гордость от того, что мне посвящают такие стихи и что я сумела перевести их. Я была приятно удивлена открытием, что так легко переводить с языка, который совсем не знаешь.
Через несколько лет я увидела это стихотворение в собрании сочинений кого-то из классиков, кажется, Лермонтова. Был там и подстрочник, и я убедилась, что перевод мой был точен.
А Саша через несколько месяцев перевёлся в вечернюю школу, и больше я шифрованных записок не получала.
На этой фотографии нет «шифровальщика» Саши, он ушёл из школы в середине года, а здесь мы после окончания девятого класса. Я стою во втором ряду, третья справа. В нижнем ряду первой справ сидит Таня Ж., с которой мы ходили приглашать актёров фильма «До свидания, мальчики» к нам в класс на «огонёк» (я писала об этом в недавнем посте.) А в том же втором ряду, что и я, третьей слева стоит моя лучшая подруга Лена. Это с ней мы собирали открытки и чуть не ограбили киоск.