Лесное царство (продолжение)
Dec. 24th, 2010 12:18 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
lidiamp Глава 2
Потекла обычная, размеренная жизнь. Не совсем обычной она была только в одном: не было в доме привычных предметов обстановки, книг, игрушек – всё это ехало где-то по просторам родины малой скоростью – контейнером с багажом.
В первое время мне снился Чегем, я постоянно вспоминала его, но тоски не испытывала, воспоминания были лёгкими, приятными. Я немного скучала по чегемским друзьям, по нашим родственникам, оставшимся там - дяде Вите и его семье. Но новая жизнь была так интересна, что для грусти почти не оставалось места.
Здесь, в Моршине, всё было новым. Звучала не очень понятная речь. Нет, не в доме, здесь-то все жильцы говорили по-русски. Но в магазине, на почте, на улицах я слышала эту знакомо-незнакомую речь. Многие слова были как будто и понятны, но что говорят - я не могла разобрать. Кабардинскую речь в моей жизни заменила речь украинская.
Родители помнили, как легко и быстро я освоила кабардинский язык и не сомневались, что в школе у меня не будет проблем с украинским языком. Да и учиться мне предстояло не в украинской школе, а в русской. Но о школе позже. Пока ещё стоит лето, и у меня каникулы.
Я немного скучала и по кабардинской пище, по чурекам и лакумам. Запах кукурузных пышек – чуреков, свежих, горячих, преследует меня до сих пор, а ведь прошло несколько десятков лет.
Зато в Моршине я попробовала другие вкусные вещи, а с ними узнала и новые слова. Я впервые услышала слово «ряженка». А когда увидела её!.. Мама принесла из магазина тёмно-коричневый глазурованный керамический горшочек, который она назвала кринкой. А в кринке, накрытой картонной крышкой с волнистыми бумажными краями, было что-то, похожее на кефир, но гораздо гуще, тёплого орехового цвета и необыкновенно вкусное. Такой чудесной ряженки, как в Моршине, я впоследствии уже не пробовала.
Однажды, в начале 70-х годов в Ростове я вдруг увидела в магазине знакомые кринки под бумажными крышками с фестончиками – такие же шоколадно-коричневые, облитые глазурью, - и на ценнике было написано заветное слово «ряженка». Ряженку в бутылках мы покупали постоянно, но мне запомнилась именно та, моршинская, ряженка, в горшочках. Я купила ряженку, она была вкуснее бутылочной, но, увы, сравнения с ряженкой из детства она не выдерживала. В Моршине вообще все молочные продукты были удивительно вкусными. Особенно мороженое! О мороженом я ещё расскажу, это отдельная тема.
А в Ростове ряженка в кринках продавалась совсем недолго. Её внезапное появление и скорое исчезновение из продажи, оставило у меня странное впечатление. Как будто во времени образовалась щёлочка, в неё просочилось это послание из детства, и щёлочка снова затянулась.
Питались мы дома, но готовить на электроплитке с одной конфоркой (о двухконфорочных
плитках мы тогда и не слышали) - долго и неудобно. Поэтому на плитке мы кипятили чай и готовили на скорую руку – завтраки и ужины. А обед из трёх блюд я каждый день носила из столовой одного из санаториев. Мама готовила и домашние обеды, это случалось в праздники и по выходным дням.
Обеды я носила в трёх кастрюльках, которые стояли одна на другой и скреплялись общей ручкой-переноской. Я гордилась тем, что мне доверили обеспечение семьи обедами, и ходила в столовую очень охотно.
Напротив нашего дома находилась большая (кажется, диетическая) столовая. Иногда мы обедали в ней. Посещение столовой или кафе было для меня в этом возрасте маленьким праздником и немножко приключением. Тогда ещё не существовало системы самообслуживания, мы сидели за столиком и чинно ждали официантку, делали заказ, потом опять долго ждали, пока его исполнят, и я почему-то немного волновалась, и предвкушала приятное, и всегда обед казался мне необыкновенно вкусным.
В нашем доме прежде всего я обследовала чердак. Оказалось, что общий для жильцов второго этажа туалет находится там, наверху. Поэтому дверь из коридора на лестницу, ведущую на чердак, всегда была открыта.
Чердак был огромным, высоким и довольно светлым. Одно окно-иллюминатор выходило на улицу Ивана Франко, другое, на противоположной стороне, смотрело на полянку за домом, железную дорогу и лесную опушку за ней.
Я ходила по чердаку, изучая каждый уголок, и представляла, как весело мы играли бы здесь с Валериком.
На чердаке были натянуты верёвки: жильцы второго этажа сушили тут бельё. И это было единственное, что мешало бегать. Чердак не был захламлён, как это чаще всего бывает в старых домах. Просторный, он был как ещё один этаж, третий, только без перегородок. Да, вот бы где играть да играть. Вот только с кем?
Игры я заменяла чтением. Без своих книжек я скучала, но мне купили несколько новых, а ещё журналы «Мурзилка» и «Юный натуралист». Потом мы подписались на эти журналы. «Юный натуралист» мы выписывали несколько лет подряд, и я читала от корки до корки все его номера.
И с собой мы привезли из старых книжек две-три самых любимых.
Я уже писала однажды о книге «Четыре времени года» - сборнике сказок, рассказов, загадок, стихотворений для детей младшего школьного возраста. Ещё в Чегеме я зачитывалась рассказами о природе в этом сборнике. Особенно мне нравились отрывки о детстве мальчика Вани, который очень любил растения, сажал их на своей маленькой грядке в уголке огорода, которую ему выделили родители, ухаживал за ними и проводил с ними разные опыты. Не помню ни названия, ни автора повести, но вспоминала я эти главы из повести очень долго (сборник “Четыре времени года» потерялся), уж очень увлекательно и заразительно была она написана. Хотелось немедленно самой завести такую же грядку, сажать овощи, злаки и прочие растения, опылять, скрещивать, записывать наблюдения, вывести новый диковинный сорт. Кажется, я даже пыталась что-то такое делать, когда мы жили у Аминат. Но это направление моих интересов не получило своего развития, потому что земледелию мой дружок Валерик решительно предпочитал приключенческие игры, изготовление луков со стрелами и строительство кораблей, а я охотно ему уступала.
Я много раз видела, будучи уже взрослой, сборники с таким же или похожим названием и дочке однажды купила, и читала с ней вместе. Но это были уже другие сборники, в них я не нашла отрывков из повести про мальчика Ваню, а хотелось именно их перечитать или хотя бы узнать, что же стало дальше с Ваней в той повести.
А недавно я вдруг ясно-ясно вспомнила, что в скобках курсивом под каждым отрывком сообщалось, что это главы из книги о детстве Ивана Мичурина. Вспомнила и сразу успокоилась: одной загадкой прошлого стало меньше. Почему с годами начинают волновать, даже мучить все эти мелочи, все незначительные детали нашего детства? Почему мы пытаемся восстановить его в своей памяти во всей полноте? Что нам от этого?
Друзьями я обзавелась не сразу и вначале гуляла одна. Осваивалась, изучала двор, курортный парк. Часто я спускалась к железной дороге (она и вся местность за ней были расположены в низине), бродила возле неё, ходила по рельсу, балансируя руками, как по канату, по шпалам между рельсами, вдыхая запах пропитки шпал, особенный запах железной дороги. Этот запах мне нравился, казался родным. Может, тяга к железной дороге была наследственной? Дедушка по маме и мамин старший брат были железнодорожниками. А мой отец окончил институт инженеров железнодорожного транспорта в Харькове. Железнодорожная аура окутывала обе мои семейные ветви. И первые детские воспоминания тоже связаны с железной дорогой: мы с мамой идём в Мелитополе по высокому переходному мосту над железной дорогой к дяде Пете, нашему родственнику. А внизу крыши вагонов, железнодорожные пути…
Я спускалась на моршинский вокзал, тихий, уютный с клумбой и белым чистеньким домиком вокзального здания, в котором стояли кадки с огромными фикусами и царила особая, выжидательная тишина. Поезда ходили редко, но я знала время, в которое прибывает поезд из Дрогобыча и приходила на него посмотреть. Я садилась на скамью сбоку от домика и ждала. И вот показывался поезд. Паровоз гудел, свистел, пыхтел, как живой, выпускал клубы дыма, и мне это зрелище казалось захватывающим и грандиозным.
…Я сидела, как всегда, на скамейке и смотрела во все глаза на прибывший поезд. Машинист обратил на меня внимание. Высунувшись в окошко своей кабины, он весело окликнул меня:
- Ну что смотришь? Нравится?
- Нравится – подтвердила я.
- Наверно, машинистом хочешь быть?
- Хочу, - согласилась я. Как же не хотеть? Для меня тогда «быть машинистом» звучало, как «быть космонавтов» для детей следующего поколения.
- А в паровозе покататься хочешь? Залазь!
Я не заставила себя упрашивать. Машинист подал мне руку, и я залезла внутрь. Поезд тронулся.
Я осматривалась вокруг. Рукоятки, краны, рычаги, похожие на часы приборы, в которых под стёклами дрожали стрелки… Вот кочегар открыл топку и стал лопатой вбрасывать в неё уголь. Раскалённый уголь, яркое пламя, волна нестерпимого жара… Зрелище завораживало, и невозможно было оторвать взгляд от бушующей огненной стихии. Глазам было больно смотреть, и я на секунду зажмурилась. А поезд набирал ход, вот он уже проехал парково-курортную часть посёлка, вот уже не виден наш дом, вот переезд, улочки жилых кварталов курорта…
Где-то за посёлком (на товарной станции?) поезд остановился.
- Найдёшь дорогу домой?
- Конечно! Спасибо, дяденька!
И я весело побежала обратно. Родители оба находились дома (значит, был выходной день) и уже тревожились из-за моего опоздания к обеду. Но я сразу их «успокоила», гордо поведав, что ездила в настоящем паровозе. Родители, однако, не разделили моего восторга по этому поводу, что меня обескуражило и удивило. Ведь я никуда не ходила с чужими людьми. Я ведь ездила и не с чужими ездила, а с машинистом и кочегаром поезда. Какие же это чужие? Это всё равно, что сказать про директора и завуча школы, что они чужие люди. Но у родителей был свой взгляд на это. Сначала они хорошенько выругали меня, а потом, помня, что я всё понимаю буквально, объяснили мне, что нельзя не только ходить с чужими людьми, но и ездить с ними на паровозе, автобусе, грузовике, легковой машине, велосипеде, телеге… Они тщательно перечислили все виды наземного транспорта.
К их счастью, в окрестностях Моршина не было аэродрома и по речке не плавали суда, иначе мои приключения могли бы продолжиться: ведь мне не запретили летать и плавать с незнакомыми людьми.
Родители вели в Моршине, можно сказать, светскую жизнь. Они гуляли в парке, часто ходили в кино, обычно со мной, но иногда и сами. Мама теперь не уставала от работы так, как это было в Чегеме, здесь она принимала пациентов в курортной поликлинике и освобождалась уже часа в четыре. Не было теперь ни ночных дежурств в больнице, ни вызовов на дом, когда днём или ночью мама шла на отдалённый край села по непролазной грязи, не было экстренных вызовов в отдалённые сёла и езды в старенькой санитарной машине по узкому серпантину горных дорог. Эти два года в Моршине были самым спокойным и благополучным периодом в нашей жизни.
Мама теперь успевала читать, записалась в библиотеку и брала из неё французские и английские романы. И ходила с папой на все интересные фильмы в кино.
В Моршине был кинотеатр, а в курортный сезон работал ещё и летний кинотеатр в парке. Кроме того, существовали ещё кинозалы в санатории «Мраморный дворец» и в военном санатории. Я каждый день бегала к этим санаториям и читала афиши, потом докладывала родителям, и если шло что-то новое и интересное, вечером мы шли в кино.
Смотреть фильмы мне больше всего нравилось в Мраморном дворце. Это было как посещение театра: сама обстановка создавала приподнятое настроение. Мраморный дворец представлял собой четырёхэтажное здание с верандой вдоль всего фасада и широкими ступенями, которые вели вверх, к входу.
Снаружи ничего общего с дворцом у санатория не было, разве что эти ступени. А вот внутри… Здесь всё было отделано мрамором или сделано из мрамора: ступени и перила лестницы, подоконники, колонны, облицовка стен, пол. Это было великолепно! Именно так, по моим представлениям, должен был выглядеть дворец.
Что касается фильмов, то в памяти отложилось немногое: кинокомедия «Жюльетта», фильмы с Чарли Чаплином, «Весёлые ребята», «Большой вальс». Иногда я ходила в кино одна или с подружками. Один фильм запомнился мне надолго тем, что он испугал, даже ужаснул меня. На детской моей душе остался надолго шрам от просмотра этой картины. Называлась она «Ханка», и её героиня была, кажется, цыганкой. Фильм то ли венгерский, то ли румынский, драматическая история любви. Чувство героев было пылким, страстным, и отношения их показаны были для тех целомудренных времён достаточно откровенно. Как родители недоглядели, почему позволили мне пойти на этот фильм, не знаю. Нет, постельных сцен, «обнажёнки» в фильме, конечно, не было, но мне хватило и других эпизодов. Герой бурно ссорился со своей возлюбленной, цыганкой, тяжело ревновал её, потом происходило примирение и, обнявшись, они падали на землю (всё это происходило на природе) и катились по траве как одно целое, одно существо о двух головах. Искажённые страстью лица, тесные объятия… они всё катятся, катятся… Актёры так сильно и так натуралистично передали жажду утоления своей страсти, что это испугало, потрясло, оттолкнуло меня. А в довершение, фильм заканчивался трагически: герой закалывал свою возлюбленную ножом, и Ханка падала с ножом то ли в боку, то ли в животе и долго и мучительно умирала.
Потом мне много раз снились сцены их перекатывания в траве и убийства, это стало для меня кошмаром на много месяцев.
Другим фильмом, эпизоды из которого мне долго вспоминались, был советский фильм на военную тему. Смотрели его мы с подружками в летнем кинотеатре, залезли на дерево возле кинотеатра и смотрели зайцами-безбилетниками. Названия фильма я не помню. В нём главный герой тоже был цыганом. Подробно показывалось трудное детство цыганёнка, его стремление к другой, не кочевой, жизни, к учению, побои, горькие уроки жизни. Позже на его пути встретился добрый и мудрый человек, русский, кажется рабочий. Он научил цыганёнка грамоте, помог ему определиться с жизненной дорогой, поделился всем, что сам знал о жизни. А потом они расстались, потеряли друг друга на жизненных путях-перепутьях. Ваня (так, кажется, звали цыганёнка) стал взрослым, но своего друга и учителя никогда не забывал. Началась Великая Отечественная война, Ваня был призван по всеобщей мобилизации, попал на фронт…
Целая жизнь позади, а я помню голос диктора, читавшего за кадром текст от лица главного героя, помню дословно : «Я вырос, стал солдатом, много ездил по военным дорогам. Но вот однажды случилось такое, что напомнило мне всё моё далёкое, горькое детство…». Почему мне запомнились, прямо-таки врезались в память и эти слова, и голос за кадром, его тембр, интонации? Наверно, я с детства тяготела к сентиментальным сценам и мелодраматическим эффектам. А может быть, всё дело в том, что смотрели мы этот фильм нелегально, с дерева, и это придавало дополнительную остроту всем впечатлениям.
А случилось в фильме то, что на фронтовых дорогах Ваня встретился со своим старшим другом и учителем, который был для него в детстве, в сущности, вторым отцом. В этом месте фильма я расплакалась, сидя на дереве. И потом исправно всякий раз начинала всхлипывать, вспоминая этот трогательный эпизод, а вспоминала я его очень часто. И всегда огорчалась оттого, что не знала, что же это за фильм был (мы смотрели его не с самого начала).
(Продолжение будет)
Потекла обычная, размеренная жизнь. Не совсем обычной она была только в одном: не было в доме привычных предметов обстановки, книг, игрушек – всё это ехало где-то по просторам родины малой скоростью – контейнером с багажом.
В первое время мне снился Чегем, я постоянно вспоминала его, но тоски не испытывала, воспоминания были лёгкими, приятными. Я немного скучала по чегемским друзьям, по нашим родственникам, оставшимся там - дяде Вите и его семье. Но новая жизнь была так интересна, что для грусти почти не оставалось места.
Здесь, в Моршине, всё было новым. Звучала не очень понятная речь. Нет, не в доме, здесь-то все жильцы говорили по-русски. Но в магазине, на почте, на улицах я слышала эту знакомо-незнакомую речь. Многие слова были как будто и понятны, но что говорят - я не могла разобрать. Кабардинскую речь в моей жизни заменила речь украинская.
Родители помнили, как легко и быстро я освоила кабардинский язык и не сомневались, что в школе у меня не будет проблем с украинским языком. Да и учиться мне предстояло не в украинской школе, а в русской. Но о школе позже. Пока ещё стоит лето, и у меня каникулы.
Я немного скучала и по кабардинской пище, по чурекам и лакумам. Запах кукурузных пышек – чуреков, свежих, горячих, преследует меня до сих пор, а ведь прошло несколько десятков лет.
Зато в Моршине я попробовала другие вкусные вещи, а с ними узнала и новые слова. Я впервые услышала слово «ряженка». А когда увидела её!.. Мама принесла из магазина тёмно-коричневый глазурованный керамический горшочек, который она назвала кринкой. А в кринке, накрытой картонной крышкой с волнистыми бумажными краями, было что-то, похожее на кефир, но гораздо гуще, тёплого орехового цвета и необыкновенно вкусное. Такой чудесной ряженки, как в Моршине, я впоследствии уже не пробовала.
Однажды, в начале 70-х годов в Ростове я вдруг увидела в магазине знакомые кринки под бумажными крышками с фестончиками – такие же шоколадно-коричневые, облитые глазурью, - и на ценнике было написано заветное слово «ряженка». Ряженку в бутылках мы покупали постоянно, но мне запомнилась именно та, моршинская, ряженка, в горшочках. Я купила ряженку, она была вкуснее бутылочной, но, увы, сравнения с ряженкой из детства она не выдерживала. В Моршине вообще все молочные продукты были удивительно вкусными. Особенно мороженое! О мороженом я ещё расскажу, это отдельная тема.
А в Ростове ряженка в кринках продавалась совсем недолго. Её внезапное появление и скорое исчезновение из продажи, оставило у меня странное впечатление. Как будто во времени образовалась щёлочка, в неё просочилось это послание из детства, и щёлочка снова затянулась.
Питались мы дома, но готовить на электроплитке с одной конфоркой (о двухконфорочных
плитках мы тогда и не слышали) - долго и неудобно. Поэтому на плитке мы кипятили чай и готовили на скорую руку – завтраки и ужины. А обед из трёх блюд я каждый день носила из столовой одного из санаториев. Мама готовила и домашние обеды, это случалось в праздники и по выходным дням.
Обеды я носила в трёх кастрюльках, которые стояли одна на другой и скреплялись общей ручкой-переноской. Я гордилась тем, что мне доверили обеспечение семьи обедами, и ходила в столовую очень охотно.
Напротив нашего дома находилась большая (кажется, диетическая) столовая. Иногда мы обедали в ней. Посещение столовой или кафе было для меня в этом возрасте маленьким праздником и немножко приключением. Тогда ещё не существовало системы самообслуживания, мы сидели за столиком и чинно ждали официантку, делали заказ, потом опять долго ждали, пока его исполнят, и я почему-то немного волновалась, и предвкушала приятное, и всегда обед казался мне необыкновенно вкусным.
В нашем доме прежде всего я обследовала чердак. Оказалось, что общий для жильцов второго этажа туалет находится там, наверху. Поэтому дверь из коридора на лестницу, ведущую на чердак, всегда была открыта.
Чердак был огромным, высоким и довольно светлым. Одно окно-иллюминатор выходило на улицу Ивана Франко, другое, на противоположной стороне, смотрело на полянку за домом, железную дорогу и лесную опушку за ней.
Я ходила по чердаку, изучая каждый уголок, и представляла, как весело мы играли бы здесь с Валериком.
На чердаке были натянуты верёвки: жильцы второго этажа сушили тут бельё. И это было единственное, что мешало бегать. Чердак не был захламлён, как это чаще всего бывает в старых домах. Просторный, он был как ещё один этаж, третий, только без перегородок. Да, вот бы где играть да играть. Вот только с кем?
Игры я заменяла чтением. Без своих книжек я скучала, но мне купили несколько новых, а ещё журналы «Мурзилка» и «Юный натуралист». Потом мы подписались на эти журналы. «Юный натуралист» мы выписывали несколько лет подряд, и я читала от корки до корки все его номера.
И с собой мы привезли из старых книжек две-три самых любимых.
Я уже писала однажды о книге «Четыре времени года» - сборнике сказок, рассказов, загадок, стихотворений для детей младшего школьного возраста. Ещё в Чегеме я зачитывалась рассказами о природе в этом сборнике. Особенно мне нравились отрывки о детстве мальчика Вани, который очень любил растения, сажал их на своей маленькой грядке в уголке огорода, которую ему выделили родители, ухаживал за ними и проводил с ними разные опыты. Не помню ни названия, ни автора повести, но вспоминала я эти главы из повести очень долго (сборник “Четыре времени года» потерялся), уж очень увлекательно и заразительно была она написана. Хотелось немедленно самой завести такую же грядку, сажать овощи, злаки и прочие растения, опылять, скрещивать, записывать наблюдения, вывести новый диковинный сорт. Кажется, я даже пыталась что-то такое делать, когда мы жили у Аминат. Но это направление моих интересов не получило своего развития, потому что земледелию мой дружок Валерик решительно предпочитал приключенческие игры, изготовление луков со стрелами и строительство кораблей, а я охотно ему уступала.
Я много раз видела, будучи уже взрослой, сборники с таким же или похожим названием и дочке однажды купила, и читала с ней вместе. Но это были уже другие сборники, в них я не нашла отрывков из повести про мальчика Ваню, а хотелось именно их перечитать или хотя бы узнать, что же стало дальше с Ваней в той повести.
А недавно я вдруг ясно-ясно вспомнила, что в скобках курсивом под каждым отрывком сообщалось, что это главы из книги о детстве Ивана Мичурина. Вспомнила и сразу успокоилась: одной загадкой прошлого стало меньше. Почему с годами начинают волновать, даже мучить все эти мелочи, все незначительные детали нашего детства? Почему мы пытаемся восстановить его в своей памяти во всей полноте? Что нам от этого?
Друзьями я обзавелась не сразу и вначале гуляла одна. Осваивалась, изучала двор, курортный парк. Часто я спускалась к железной дороге (она и вся местность за ней были расположены в низине), бродила возле неё, ходила по рельсу, балансируя руками, как по канату, по шпалам между рельсами, вдыхая запах пропитки шпал, особенный запах железной дороги. Этот запах мне нравился, казался родным. Может, тяга к железной дороге была наследственной? Дедушка по маме и мамин старший брат были железнодорожниками. А мой отец окончил институт инженеров железнодорожного транспорта в Харькове. Железнодорожная аура окутывала обе мои семейные ветви. И первые детские воспоминания тоже связаны с железной дорогой: мы с мамой идём в Мелитополе по высокому переходному мосту над железной дорогой к дяде Пете, нашему родственнику. А внизу крыши вагонов, железнодорожные пути…
Я спускалась на моршинский вокзал, тихий, уютный с клумбой и белым чистеньким домиком вокзального здания, в котором стояли кадки с огромными фикусами и царила особая, выжидательная тишина. Поезда ходили редко, но я знала время, в которое прибывает поезд из Дрогобыча и приходила на него посмотреть. Я садилась на скамью сбоку от домика и ждала. И вот показывался поезд. Паровоз гудел, свистел, пыхтел, как живой, выпускал клубы дыма, и мне это зрелище казалось захватывающим и грандиозным.
…Я сидела, как всегда, на скамейке и смотрела во все глаза на прибывший поезд. Машинист обратил на меня внимание. Высунувшись в окошко своей кабины, он весело окликнул меня:
- Ну что смотришь? Нравится?
- Нравится – подтвердила я.
- Наверно, машинистом хочешь быть?
- Хочу, - согласилась я. Как же не хотеть? Для меня тогда «быть машинистом» звучало, как «быть космонавтов» для детей следующего поколения.
- А в паровозе покататься хочешь? Залазь!
Я не заставила себя упрашивать. Машинист подал мне руку, и я залезла внутрь. Поезд тронулся.
Я осматривалась вокруг. Рукоятки, краны, рычаги, похожие на часы приборы, в которых под стёклами дрожали стрелки… Вот кочегар открыл топку и стал лопатой вбрасывать в неё уголь. Раскалённый уголь, яркое пламя, волна нестерпимого жара… Зрелище завораживало, и невозможно было оторвать взгляд от бушующей огненной стихии. Глазам было больно смотреть, и я на секунду зажмурилась. А поезд набирал ход, вот он уже проехал парково-курортную часть посёлка, вот уже не виден наш дом, вот переезд, улочки жилых кварталов курорта…
Где-то за посёлком (на товарной станции?) поезд остановился.
- Найдёшь дорогу домой?
- Конечно! Спасибо, дяденька!
И я весело побежала обратно. Родители оба находились дома (значит, был выходной день) и уже тревожились из-за моего опоздания к обеду. Но я сразу их «успокоила», гордо поведав, что ездила в настоящем паровозе. Родители, однако, не разделили моего восторга по этому поводу, что меня обескуражило и удивило. Ведь я никуда не ходила с чужими людьми. Я ведь ездила и не с чужими ездила, а с машинистом и кочегаром поезда. Какие же это чужие? Это всё равно, что сказать про директора и завуча школы, что они чужие люди. Но у родителей был свой взгляд на это. Сначала они хорошенько выругали меня, а потом, помня, что я всё понимаю буквально, объяснили мне, что нельзя не только ходить с чужими людьми, но и ездить с ними на паровозе, автобусе, грузовике, легковой машине, велосипеде, телеге… Они тщательно перечислили все виды наземного транспорта.
К их счастью, в окрестностях Моршина не было аэродрома и по речке не плавали суда, иначе мои приключения могли бы продолжиться: ведь мне не запретили летать и плавать с незнакомыми людьми.
Родители вели в Моршине, можно сказать, светскую жизнь. Они гуляли в парке, часто ходили в кино, обычно со мной, но иногда и сами. Мама теперь не уставала от работы так, как это было в Чегеме, здесь она принимала пациентов в курортной поликлинике и освобождалась уже часа в четыре. Не было теперь ни ночных дежурств в больнице, ни вызовов на дом, когда днём или ночью мама шла на отдалённый край села по непролазной грязи, не было экстренных вызовов в отдалённые сёла и езды в старенькой санитарной машине по узкому серпантину горных дорог. Эти два года в Моршине были самым спокойным и благополучным периодом в нашей жизни.
Мама теперь успевала читать, записалась в библиотеку и брала из неё французские и английские романы. И ходила с папой на все интересные фильмы в кино.
В Моршине был кинотеатр, а в курортный сезон работал ещё и летний кинотеатр в парке. Кроме того, существовали ещё кинозалы в санатории «Мраморный дворец» и в военном санатории. Я каждый день бегала к этим санаториям и читала афиши, потом докладывала родителям, и если шло что-то новое и интересное, вечером мы шли в кино.
Смотреть фильмы мне больше всего нравилось в Мраморном дворце. Это было как посещение театра: сама обстановка создавала приподнятое настроение. Мраморный дворец представлял собой четырёхэтажное здание с верандой вдоль всего фасада и широкими ступенями, которые вели вверх, к входу.
Снаружи ничего общего с дворцом у санатория не было, разве что эти ступени. А вот внутри… Здесь всё было отделано мрамором или сделано из мрамора: ступени и перила лестницы, подоконники, колонны, облицовка стен, пол. Это было великолепно! Именно так, по моим представлениям, должен был выглядеть дворец.
Что касается фильмов, то в памяти отложилось немногое: кинокомедия «Жюльетта», фильмы с Чарли Чаплином, «Весёлые ребята», «Большой вальс». Иногда я ходила в кино одна или с подружками. Один фильм запомнился мне надолго тем, что он испугал, даже ужаснул меня. На детской моей душе остался надолго шрам от просмотра этой картины. Называлась она «Ханка», и её героиня была, кажется, цыганкой. Фильм то ли венгерский, то ли румынский, драматическая история любви. Чувство героев было пылким, страстным, и отношения их показаны были для тех целомудренных времён достаточно откровенно. Как родители недоглядели, почему позволили мне пойти на этот фильм, не знаю. Нет, постельных сцен, «обнажёнки» в фильме, конечно, не было, но мне хватило и других эпизодов. Герой бурно ссорился со своей возлюбленной, цыганкой, тяжело ревновал её, потом происходило примирение и, обнявшись, они падали на землю (всё это происходило на природе) и катились по траве как одно целое, одно существо о двух головах. Искажённые страстью лица, тесные объятия… они всё катятся, катятся… Актёры так сильно и так натуралистично передали жажду утоления своей страсти, что это испугало, потрясло, оттолкнуло меня. А в довершение, фильм заканчивался трагически: герой закалывал свою возлюбленную ножом, и Ханка падала с ножом то ли в боку, то ли в животе и долго и мучительно умирала.
Потом мне много раз снились сцены их перекатывания в траве и убийства, это стало для меня кошмаром на много месяцев.
Другим фильмом, эпизоды из которого мне долго вспоминались, был советский фильм на военную тему. Смотрели его мы с подружками в летнем кинотеатре, залезли на дерево возле кинотеатра и смотрели зайцами-безбилетниками. Названия фильма я не помню. В нём главный герой тоже был цыганом. Подробно показывалось трудное детство цыганёнка, его стремление к другой, не кочевой, жизни, к учению, побои, горькие уроки жизни. Позже на его пути встретился добрый и мудрый человек, русский, кажется рабочий. Он научил цыганёнка грамоте, помог ему определиться с жизненной дорогой, поделился всем, что сам знал о жизни. А потом они расстались, потеряли друг друга на жизненных путях-перепутьях. Ваня (так, кажется, звали цыганёнка) стал взрослым, но своего друга и учителя никогда не забывал. Началась Великая Отечественная война, Ваня был призван по всеобщей мобилизации, попал на фронт…
Целая жизнь позади, а я помню голос диктора, читавшего за кадром текст от лица главного героя, помню дословно : «Я вырос, стал солдатом, много ездил по военным дорогам. Но вот однажды случилось такое, что напомнило мне всё моё далёкое, горькое детство…». Почему мне запомнились, прямо-таки врезались в память и эти слова, и голос за кадром, его тембр, интонации? Наверно, я с детства тяготела к сентиментальным сценам и мелодраматическим эффектам. А может быть, всё дело в том, что смотрели мы этот фильм нелегально, с дерева, и это придавало дополнительную остроту всем впечатлениям.
А случилось в фильме то, что на фронтовых дорогах Ваня встретился со своим старшим другом и учителем, который был для него в детстве, в сущности, вторым отцом. В этом месте фильма я расплакалась, сидя на дереве. И потом исправно всякий раз начинала всхлипывать, вспоминая этот трогательный эпизод, а вспоминала я его очень часто. И всегда огорчалась оттого, что не знала, что же это за фильм был (мы смотрели его не с самого начала).
(Продолжение будет)
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
on 2010-12-24 06:49 pm (UTC)Большое вам спасибо.